Розділ «Лекция 8. РОССИЙСКИЙ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ МОДЕРН XX ВЕКА»

Футуристическая социология советского авангарда

Основу советской социологии составили марксистская социальная теория и опирающаяся на нее большевистская идеология. Большевизм предстал как российское идейное ответвление марксизма, связанное с именами В. И. Ленина, Л. Д. Троцкого, Н. И. Бухарина, И. В. Сталина и др. Свою главную задачу большевики видели в том, чтобы развенчать идею правового (по их терминологии "буржуазного") государства и теоретически обосновать, а затем реализовать на практике идею государства, подчиняющегося диктатуре пролетариата и его авангарду — партии большевиков-коммунистов. Принципы естественного права, также именуемые "буржуазными", представали в их трактовке как фальшивые и лицемерные, предназначенные эксплуататорскими классами для обмана трудящихся. Практики большевизма пошли по пути последовательного изъятия у человека его естественных прав — права на собственность, на свободное волеизъявление и личное достоинство, даже права на жизнь, развернув невиданные по масштабам репрессии. В итоге их целенаправленных усилий совершился исторический откат общества в доправовое состояние, при котором государство, призванное по своей природе оберегать основы цивилизованности, охранять собственность, свободу и жизнь граждан, большей частью отнимало их.

Большевистская философия неправа совершенно изгнала из своего лексикона концепт гражданского общества, поскольку, согласно ее постулатам, полная, безраздельная власть в стране должна принадлежать партийно-государственным институтам. Правоведение советского периода обрело исключительно "государствоцентристскую" ориентацию, ставящую на первое место не права и свободы личности, не интересы гражданского общества (о котором оно не упоминало), а интересы государства как такового. Была, по существу, возрождена гегелевская идея государства как "земного бога", имеющего право относиться к индивидам как средствам достижения своих целей. Большевистское правоведение обосновало право государства на вмешательство в любую область практической и духовной жизни людей и тем самым прямо способствовало превращению правосудия в несправедливое и коварное неправо.

В западном научном мире и в постсоветской действительности принято довольно пренебрежительно относиться к советской теоретической социологии, называвшей себя теорией исторического материализма. В этих низких оценках, как правило, не учитывается важная особенность советской социологии, делающая ее отнюдь не серой и не посредственной. Эта особенность заключалась в ее авангардизме как равнодушии к сущему и настоящему и ее же трансгрессивной ориентированности на должное и будущее. Она видела свою главную практическую цель в том, чтобы обнаружить и помочь привести в действие все социальные, экономические, политические, правовые, культурные, психологические механизмы, имеющиеся в обществе, и заставить их работать на будущее.

В коллективном бессознательном народов, населявших СССР, и в первую очередь русского народа, присутствовали существенные предпосылки, определившие характер советской авангардистской социологии. Это два психологических комплекса — комплекс социальной неполноценности и комплекс социальной исключительности. Идеи третьего Рима или миссии осуществления мировой революции, как правило, неизменно опрокидывались противоположными умонастроениями, что достаточно глубоко травмировало культурное сознание. Они создавали антиномическое напряжение внутри народного духа, проявлялись на всех уровнях общественного сознания и во всех его формах, сказались на всем строе советской идеологии и идеологизированного общест-вознания. Вместе с тем они не только раздваивали и разрывали целостность общественных умонастроений, но и вносили в них мощное динамическое, трансгрессивно-футуристическое, авангардное начало, нацеленное на быстрейшее преодоление дистанции между неполноценностью и исключительностью.

Предельной формой футуристического авангардизма советской социологии стала теория научного коммунизма. Ее отрыв от действительных социальных реалий оказался столь значителен, что привел к невероятному истончению перегородки, отделяющей здравый смысл от абсурда.

М. М. БАХТИН

Михаил Михайлович Бахтин (1895—1975) — русский литературовед, культуролог, философ, социолог, социолингвист. Родился в Орле, учился в Новороссийском и Петроградском университетах. На его творческое становление как мыслителя определяющее влияние оказали идеи Канта, Кьеркегора, Достоевского, Гуссерля. В 1920-е гг. работал над книгой "Субъект нравственности и субъект права", одно из проблемных направлений которой переросло в отдельную работу о Достоевском. В годы сталинского террора был репрессирован, отбывал ссылку, лишился возможности публиковать свои труды. Некоторые работы выпустил в свет под чужими фамилиями. Основные сочинения: "Фрейдизм: Критический очерк" (1927); "Проблемы творчества Достоевского" (1929); "Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику" (1928); "Марксизм и философия языка" (1929); "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса" (опубликована в 1965 г.) и др.

Творчество Бахтина плохо вписывалось в идейный контекст советской эпохи. Оно было органично связано прежде всего с контекстом мировой культуры. О Бахтине можно сказать примерно то же, что С. Булгаков сказал о П. Флоренском: он прошел через нашу катастрофическую эпоху, духовно как бы не заметив ее. За этим стояла внутренняя свобода и интеллектуальное бесстрашие его творческого "я". В итоге ему удалось сформулировать целый ряд методологических идей и принципов универсального характера, применимых во многих социогуманитарных науках, в том числе в философии и социологии права.

Социокультурная версия платонизма

Культурсоциология диалога

Анормативно-нормативное поведение карнавального типа

Для Бахтина социокультурное бытие человека двойственно, позволяющее ему существовать как в серьезном мире официальной культуры, так и в смеховом мире культуры народно-карнавальной. Бахтин исследовал карнавально-праздничное поведение как специфическую разновидность локальной аномии, как особый тип социальных отношений, не вписывающихся в нормативные рамки обычной повседневной реальности. Характерные для этих отношений нарушения норм этикета, отрицание социальных дистанций и иерархий, отмена официальных запретов, привилегий, площадные вольности фамильярных речей и жестов, апеллирующих к виальности материально-телесного низа, особый карнавальный языке логикой выворачивания наизнанку привычных смыслов открывали особое пространство социальной свободы и всеобщего равенства, где каждый чувствовал себя человеком среди людей. По данным Бахтина, в средневековых городах Европы карнавалы занимали в общей сложности до трех месяцев в году и порождали колоссальный социальный эффект. В пределах этого праздничного пространства свободы бытие разворачивалось по игровому сценарию, в соответствии со спецификой смеховых форм, противостоящих серьезной, официальной культуре с царящими в ней законами необходимости. Даже церковники, от школяров до ученых богословов, позволяли себе погружаться в состояние свободы, стремясь от благоговейной серьезности официальной религиозной идеологии. Празднество причастно сферам высших целей человеческого существования. Оно всегда связано с переломными, кризисными моментами в жизни природы, социума, индивида, с такими процессами и событиями, как смерть, обновление, возрождение и т. п.

Официальные празднества, в отличие от народно-карнавальных, предназначены укреплять социальный порядок не исподволь, не через рекреационные механизмы, а напрямую. Они с присущим им тоном окаменелой серьезности, леденящий мрачности и категорическим неприятием смехового начала не создают альтернативного царства свободы и равенства. С их помощью государственный строй укрепляется тем, что освящается и углубляется корпоративная разобщенность и стратифицированность индивидов и групп. Они возводят дополнительные социальные барьеры, усугубляют связанное с ними социальное отчуждение, упрочивают стабильность официальных социальных иерархий, настойчиво напоминают о существовании чинов и регалий, превозносят политические и моральные ценности, поют дифирамбы официальной правде как непререкаемой, абсолютной и вечной.

А. А. ЗИНОВЬЕВ

Художественная социология как изобразительно-аналитический метод

Образно-концептуальная модель тоталитарного социума

Фабула романа-трактата "Зияющие высоты" напоминает "Историю одного города" М. Салтыкова-Щедрина. Это история города Ибанска, все жители которого — однофамильцы Ибановы. Одновременно это и история вождей, правивших Ибанском на протяжении нескольких последних десятилетий. Самый страшный из них, узурпатор и душегуб, имел кличку Хозяин. Его сменил кукурузник по кличке Хряк. За ним явился новый заведующий Ибанском, или сокращенно Заибан. Идеология, господствующая в Ибанске, называлась "ибанизмом", а общественный строй — социзмом, затем полным социзмом (сокращенно "псизмом") и т. д. Изображаются картины невообразимого, дикого, абсурдного социального мира с избыточной мерой зла, где все навыворот, все искажено и изуродовано и вместе с тем узнаваемо, ибо это картины вполне реального абсурда социальной действительности неправового, тоталитарного государства. Автор изображает себя находящимся внутри этой реальности, попеременной воплощающимся в разных героев. Хотя внешне "Зияющие высоты" выглядят как роман абсурда, все же абсурд здесь — не плод художественного воображения, а социальная реалия, воссозданная по жизненным образцам. Зиновьев изображает множество социальных фигур, напоминающих абсурдные формулы дзен-буддистских коанов. Но, в отличие от последних, не поддающихся рационализации, а допускающих лишь созерцание. Социологемы Зиновьева рационалистически истолковываются автором как ученым-социологом. В этом он следует завету одного из своих героев: "Если какой-то факт нашей жизни поражает тебя своим несоответствием здравому смыслу, ищи в нем закономерную социальную основу".

Зиновьев создает социологическую модель тоталитарного общества. В "Зияющих высотах" она у него предстает сконструированной по типу общности из вшей или зоологического крысария. То есть это предельно низкий тип социальной организации. В этой примитивной, замкнутой, жесткой системе имеются свои управляющие, наделенные ничтожными созидательными способностями и огромным разрушительным потенциалом. По их воле узаконена "дарвиновская эпопея навыворот" с противоестественным отбором и универсальным принципом "выживания среднейшего". Социуму не нужны духовно богатые личности, его полностью устраивают индивиды как "болванки без внутренней структуры с четко фиксируемыми функциями". В таких условиях и с таким "человеческим материалом" суть общественного прогресса сводится к тому, чтобы индивиды с наиболее простым духовным строением выполняли все более сложные социальные функции.