Розділ «ЯР Роман»

— Ты еще с ним не работал?

Костя відповів, кивнувши на мене головою:

— Да вот только подготовил. Щас начнем!

Семен Семенович повагався:

— Пускай немного подождет. Меня вызывают к «первому». Когда вернусь, я приду и скажу.

І вийшов. А Костя сказав:

— Ну, что ж, наше дело петушиное: прокукарекал — а там хоть и не рассветай...

Він потягся, позіхнув, і коли йому захотілося сісти, підійшов і сів у мене в головах. Тоді підвівся й полапав себе за штани:

— Ишь ты, сел в мокрое...

Він узяв з підлоги ганчірку й витер мокрий верстак, який не встиг висохнути після попередньої «роботи». А нарешті сівши, полегшено зітхнув і звернувся до мене:

— Ох-ох, наша-то она тож не легкая. За день так умаешься, что вечером вроде сам побитый. А чаще-то ночью приходится работать!

Він так і сказав: «работать». Перед тим це саме слово вжив був Семен Семенович.

Я мовчав, це чомусь настроювало Костю на ліричний лад і викликало бажання поділитися сокровенним. Він нахилився до мого обличчя й, пересвідчившись, що я не заснув знічев'я, сказав:

— Слышь, парень, ты не думай, что мы тута все звери да бездельники. Я, к примеру, не п'ю и не курю. Ну, бывает, иногда начальство угостит папироской — побалуешься, чтоб не обижать старшего, а так — ни-ни... У меня отец был строгих правил, говаривал, мол, водку пить да табаку курить — ет похуже, чем с девками курвить. Мы сами-то алтайские, у нас там на ет щот — у-у!...

Він помовчав, можливо, вагався, тоді-таки сказав, певно, щось дуже важливе й інтимне:

— Три дочери у меня, парень, и все три уж барышни. Даром что я сам сельский-деревенский, а они — барышни... — Я, здається ворухнувся, він витлумачив цей рух по-своєму й чи то образивсь, чи занепокоївся, бо почав запально доводити: — Вот ты не веришь, да и другие некоторые тож не верют, мол, откуль у «такого» — дочки-барышни могут завестись. Ан могут! Не гляди, что у меня работа такая, она только с виду непоказная, а на самом-то деле... Да стало бы меня начальство-то баловать да жаловать. Пошти-что кажен месяц премии... А во — смари!...

Костя видобув з бічної кишеньки своєї геть не нової гімнастерки важкого, на товстому нікельованому ланцюжку годинника й підсунув мені під самого носа:

— Именные: «За заслуги перед Наркоматом». Видал? Ет тебе не то, что я те гварил про дочерей, их ты не можешь видеть, а здеся все выписано. — Костя знову зі смаком повторив: «За заслуги перед Наркоматом». Ну, а какой Наркомат — до этого тебе нет дела, а если башка на плечах есь, то и так д'гадаиси...

Брак реакції з мого боку, певно, знову образив Костю, бо він раптом покрив мене триповерховим матом, я аж очі на нього підвів, Костя встав зі свого верстака, а коли злість його минула, він майже байдужим голосом промовив:

— За так никто никому ничё не даст... Я не хочу перед тобой хвастаться, да оно вроде и не к лицу, потому как еще не известно, много ль осталось щей в твоей плошке, отсюда мало кто своими двумя вытопывает. Но должон те сказать, что я тож кое-чё кумекаю. Вот, к примеру, скажет мне Семен Семенович: «Костя, так, мол, и так, не чувствует ко мне уважения тот или вона тот, ну-к п'смари, чё он там». Ну, мне два раза одно и тож растолковывать не надо. Да и у меня свои приемы имеются, по-ученому называются «методика». Кто в этом разбирается, тот те враз скажет, что это работа, а не какое-то там битьё. Работа, не хуже других!