Розділ «Рогнеда Тихоновна Волконская ТЕНИ ВОЙНЫ[1]»

Ковров отрицательно покачал головой.

— Нет, Алексей, отступать нельзя. Сегодня ты поедешь вместе со мной и расскажешь все сам. Это единственно правильный выход из создавшегося положения.

В голосе Коврова чувствовалась напряженность. Он взял книгу и поставил в шкаф на место.

— Я сейчас расскажу тебе один случай, — сказал он, не оборачиваясь.

Но больше он уже ничего не сказал…

С каким бы удовольствием Стус сейчас уехал в Одессу, где отдыхала его семья! Но понимал, что с возвращением в Ригу жены Коврова чекисты неминуемо заинтересуются им. И его отъезд из города истолкуют по-своему. Надо не уходить в тень, а стремиться все время быть на виду, стараться вести себя так, как в подобной ситуации вел бы себя друг Коврова, не причастный к убийству.

Стус часто бывал теперь у вдовы Коврова, подолгу просиживал у нее. Его неодолимо влекло в эту квартиру. Говорить с Раисой Михайловной о Коврове стало какой-то потребностью, навязчивой идеей. Отчаяние терзало его душу. Он чувствовал, что потерял власть над собой, и всю его жизнь и действия направляет рука “Черного беркута”.

И Стус понял, что наступил момент, когда надо искать защиты у тех, из-под чьей воли он вышел еще в конце войны.

В первые послевоенные годы на старое кладбище Стуса тянула непреоборимая сила. Хотелось пройтись открыто, не таясь, по тем местам, где вместе с людьми “Черного беркута” ночью рыл подземный потайной ход. Он долго не отваживался посетить то место, наконец решился.

Буйной зеленью заросли старые заброшенные могилы. Осторожно, чтобы не порвать одежду, Стус раздвинул колючие ветви шиповника и выглянул на маленькую полянку с двумя приземистыми могилами, накрытыми простыми, грубо отесанными плитами из серого камня. У одной из этих могил сидел старик и высекал долотом на плите надпись. Стус молча наблюдал за работой старика, в душе удивляясь, кому это пришло в голову реставрировать могилы, под которыми начинался когда-то потайной ход. Быть может, объявился какой-то родственник давно умерших?

Поглощенный своим занятием, старик не чувствовал, что за ним наблюдают. Стус уже намеревался выйти из своего укрытия и вступить с ним в разговор. Но в этот момент старик обернулся, ища какой-то инструмент, и Стус к своему ужасу узнал в нем “Черного беркута”, узнал по рукам с длинными цепкими пальцами, действительно похожими на когти птицы, название которой стало его вторым именем. Лицо, заросшее бородой и обрамленное космами длинных седых волос, было неузнаваемо. Но, всмотревшись в него, Стус понял, что не ошибся, хотя “Черному беркуту” было в действительности не более сорока лет. Он считал, что “Черного беркута” уже нет в живых, а оказывается, он здесь, у своего гнезда, только переменил свой облик. Этот человек всегда вызывал у Стуса смутное чувство страха. В нем чувствовалась какая-то демоническая гипнотизирующая сила, ощущение, что этот человек способен видеть всех насквозь и при малейшей неуверенности в своем подчиненном может жестоко с ним расправиться. Призывая на свою защиту все силы неба, Стус осторожно отполз из своего укрытия и спрятался среди могил. Прислушался. Старик невозмутимо долбил могильную плиту.

Стус не помнил, как добрался с кладбища домой. Об этом страшном месте, где обитал “Черный беркут”, он боялся и думать все эти годы.

И вот теперь ему предстояло идти туда — иного выхода не было. Теперь он опасался, что за прошедшие пятнадцать лет произошли перемены и “Черного беркута” там уже нет. Подгоняемый этой боязнью, уже на другой день после убийства Коврова Стус пришел на кладбище.

Заброшенный дальний участок было не узнать, дорожки посыпаны песком, на могилах посажены цветы.

Стус принес с собой букет гладиолусов. Присутствие какой-то старухи его смутило. Кто его знает, не положит ли он цветы невпопад, на могилу ее родственников? Но старуха, подойдя к нему, спросила:

— Красиво?

— Очень красиво, — ответил Стус. — Я не был здесь со времени войны. Все так изменилось, не могу отыскать могилу своей сестры…

— Да, да, он все могилы сделал одинаковыми, — согласилась старушка и перекрестилась.

— Кто это — он? — не понял Стус.

— Он! Мученик наш, божий человек.